«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг. - Сергей Алексеевич Сафронов

его приезде в Ставку, также и всем чинам штаба, занимавшим должности не ниже делопроизводителей. Почти весь штаб, за исключением самых младших чинов, собрался на платформе. Поезд приходил вечером. Погода была ужасная, сильный холодный ветер, мокрый снег. На военной платформе, к которой должен был подойти поезд, был барак; чтобы временно укрыться от непогоды, я зашел туда; в числе находившихся уже там были великие князья Борис Владимирович и Сергей Михайлович. К приходу поезда метель немного улеглась. Все выстроились в две длинные шеренги. Поезд подошел. Как всегда, к царскому вагону подставили сходни, стали два казака-конвойца, вышла свита. Сейчас же показался государь, поздоровался с великими князьями и своим обычным спокойным тоном заговорил о погоде. Затем как-то сразу оборвал и стал всех обходить, здороваясь с каждым и, как всегда, глубоко в каждого вглядываясь. Я стоял на правом фланге и могу засвидетельствовать, что вначале государь был совершенно спокоен, но мои офицеры говорили мне потом, что к концу обхода всех встречавших у государя по щекам текли слезы. На всех эта встреча государя произвела неизгладимое тяжелое впечатление – по наружному виду как будто бы ничего не изменилось, все как прежде, а между тем это был на самом деле только мираж, ибо царя уже не было. Затем прошло несколько дней пребывания государя в Ставке. Дни эти были тяжелые, ибо в Ставке проявились элементы, которые скоро стали очень живо реагировать на все, что творилось в Петрограде. Из нижних чинов, как я узнал, тон взяли, и притом самый революционный, электротехники, т. е. солдатская интеллигенция. Они влияли на все остальные команды, и их слушались. Хотя, в общем, порядок в Ставке сохранялся еще очень долго, во всяком случае до моего отъезда, т. е. еще три месяца, но настроение нижних чинов, их взгляды и понятия перевернулись почти моментально… Накануне отъезда государь пожелал проститься со штабом. Единственный зал, где могли поместиться все чины штаба, к этому времени уже очень разросшегося, был зал окружного суда, в котором помещалось Управление дежурного генерала. Он был совершенно освобожден от мебели, и к назначенному часу туда собрались все офицеры и чиновники штаба… Надо сказать, что в этот день утром из Петербурга приехали специально для сопровождения его величества четыре комиссара»[363].

М.Я. Белевская утверждала, что после отречения Николая II основная масса офицеров Ставки, по крайней мере формально, перекрасилась под новую власть: «После отъезда государя из Ставки генерал Алексеев принял на губернаторской площади присягу Временному правительству войск могилевского гарнизона и чинов Ставки. Когда войска выстроились на площади, подъехал автомобиль и из него вышли два великих князя, Сергей и Александр Михайловичи. Они встали вместе с офицерами, возвышаясь над всеми своим огромным ростом. Все взоры были прикованы к поднятым рукам князей, присягающих новому правительству. В них как бы символизировалась сущность происшедшего переворота: великие князья переставали быть членами императорской фамилии и превращались просто в граждан Романовых. Они отходили от кормила власти и уступали место власти другой, прежде всего им враждебной… На фронте наступила полная дезорганизация, и в Ставке уже не могли скрывать того, что Россия стоит перед какой-то неслыханной катастрофой… Солдаты же, почувствовав себя хозяевами, начали по своему пониманию пользоваться свободой… Как-то из дома Ставки вышли и направились в штаб, расположенный на противоположной стороне площади главнокомандующий генерал Алексеев и военный министр Гучков. Генерал Алексеев что-то говорил Гучкову, а тот, тяжелый и неповоротливый, шел рядом с ним и в такт словам главнокомандующего, кивал головой. В это время навстречу им, вышла группа распоясанных солдат, они прошли мимо главнокомандующего, даже не потрудившись отдать ему чести. Гучков этого не заметил, у генерала Алесеева же передернулось лицо, и он низко опустил голову»[364].

По мере ухудшения ситуации на фронте в Ставке возник заговор генерала Л.Г. Корнилова: «Когда в Могилеве разнесся слух, что генерал Корнилов хочет объявить диктатуру, весь город пришел в радостное волнение, видя в генерале Корнилове избавление от безалаберщины и хаоса. В ночь на 28-е августа я услышала какой-то странный шум против нашего дома, во дворе мужской гимназии. Подойдя к окну, я увидала, что генерал Корнилов, стоя на столе, при ярком свете двух факелов, что-то говорит на непонятном языке, сгрудившимся около него солдатам Дикой дивизии. Те, замерев, слушают каждое его слово и время от времени повторяют сказанное. Это была присяга. 28 августа все уже знали, что генерал Корнилов объявил диктатуру и идет арестовывать Керенского. И Керенский, и его керенщина всем так надоели, что радости не было границ. Тон всеобщей радости давали иностранные представители при Ставке, которые были поголовно на стороне генерала Корнилова. Два англичанина, капитан Эдварс и поручик Портер, в этот же день выехали в Киев за танками, и никто в успехе генерала Корнилова не сомневался. Но уже на следующий день настроение начало падать. Англичане вернулись из Жлобина по телеграмме из английского посольства и танков не привезли, а Георгиевский батальон отказался поддержать генерала Корнилова, став на сторону Керенского. Через несколько дней генерал Корнилов был арестован и заключен в гостиницу „Эрмитаж“, окна которой выходили на Днепровский проси., соединяющий вокзал со Ставкой»[365].

После подавления мятежа генерала Л.Г. Корнилова в Ставку приехал глава Временного правительства А.Ф. Керенский: «В Могилев приехал Александр Федорович Керенский. И вот тут, при первом же взгляде на нового главнокомандующего, каждый мало-мальски наблюдательный обыватель, невольно увидел разницу между властью, опирающейся на авторитет государства, и властью, выдвинутой революцией и опирающейся на настроение массы и от нее зависящей. Вождь законный осуществляет свою власть просто, уверенно и спокойно. Вождь революционный ждет проявлений энтузиазма толпы, которая неожиданно для него самого его выдвинула. Первому – толпа не нужна, для второго – это почва, без которой кругом уже пустота, которую нечем заполнить. И Керенский, выдвинутый толпой, был рабом толпы, и это чувствовалось в каждом его взгляде и движении. Проезжая в автомобиле в Ставку по Днепровскому проспекту, он жадно ловил крики каждого ничтожного голоса, он влажными глазами всматривался в каждое лицо и как бы говорил: „Кричите, кричите еще, поймите, что без вас, без ваших оваций я ведь всего на всего маленький, ничтожный человек, такой же, как вы, я сольюсь с вами, и вам же от этого будет хуже“. Он проехал мимо „Эрмитажа“, где сидел Корнилов, сделал строгое лицо, не взглянув даже на окно, где виднелась фигура Корнилова. Вечером он пришел в театр. Публика в театре приняла его по-разному. Партер и ложи смотрели на него с